Психотерапия прототипа

Занимаясь писательской работой, я сталкивался со многими людьми. Как правило, люди, общаясь, делятся друг с другом радостью или горем. Опыт показывает, что большей частью делятся своими проблемами, нежели своей радостью. Сам же я отношусь к тому типу людей, которые не могут оставаться равнодушными, если у человека проблема. Я должен, просто обязан что-то сделать, чем-то помочь ему. То ли советом, то ли действием, не важно.

Интересно другое. Продолжая размышлять, ища выход из той или иной проблемы, о которой услышал, я ввожу мотивы ассоциаций, вызванных исповедью, в свои произведения – притчи и рассказы, стихи и эссе. Формы этих произведений становятся очень своеобразными. В целом же всё сводится к тому, что в начале их композиции всплывает какой-либо вариант той проблемы, о которой со мной поделились, а в завершении – находится и фиксируется выход из неё. Вместе же, начало и завершение, превращаются в некую программу, которая, как показала практика, оказывает определённое воздействие (непосредственное или опосредованное) на судьбу человека, излившего мне свою душу. Передаётся эта программа ему мной или устно в беседе с ним, или в подаренной ему своей книге, в которой указанная программа представлена в виде какого-либо произведения. Главное, что ему, этому человеку, уже легче. Порой слышу благодарность в свой адрес, порой – нет.

Вот положение, в котором оказался мой друг. Так сложилось, что давно разведённый с женой, он в то время не разговаривал со своими детьми. Сокрушаясь, он сказал мне, что никто его не понимает. А мог его понять только его отец. Но, к сожалению, отца уже нет в живых…

Я стал давать другу разные советы. Но чувствовал, что ему тяжело их принять на слово. Я понял, что нужно нечто более убедительное. Я решил выразить свои советы в литературно-художественной форме. Мой отклик на положение моего друга вылился в следующем стихотворении:

​

ДВА ПИСЬМА

​

О жизни моего друга Н.

Письмо сына отцу в мир иной

Отец, я поведать хочу Вам о том,

Как грустно живётся мне в мире людском.

Ни словом не лгали Вы мне никогда,

Поэтому Вам мои молвят уста.

Тщету сознаю своего я пера:

Вы – в том мире. Ныне ж – другая пора.

Учения Вашего славная нить

Дана, чтобы истинным другом мне быть.

Вы знаете: правду всегда я любил:

Пусть пью горький яд, лишь бы правдой он был.

За правду борюсь я, за Вас и за мать,

За доброе имя готов я страдать.

Я Гамлетом дерзостным встал против всех.

Чужда была слава мне, чужд был успех.

Но вышел на бой с ними я не с мечом –

Молчанья тропой шёл с угрюмым лицом.

Чуждался я общества мерзких врагов,

Тех, с кем был на лоне родных берегов.

Вина ль моя в том, что обходит их стыд?

Прощать не могу, не хочу им обид.

Всего тяжелей Вам признаться, отец,

Что дети мои – стана чуждых венец.

Ликует весь лагерь, исполненный зла.

Ножом моя правда меня рассекла.

Вот, годы на склоне. К чему я пришёл?

Причал одиночества? Бедности дол?

Чужим средь своих стал, своим средь чужих.

Печалью и мукой окрашен мой стих.

Скажите, отец, без прикрас и приправ:

Где истины смысл? Может, сын Ваш не прав?

Ответ отца сыну из мира иного

Привет из далёкого небытия,

Достойный мой первенец, радость моя!

Был рад получить от тебя я письмо,

Растягивал им любование, как мог.

Но начал читать и менялся в лице:

Воистину, весь небосклон твой в свинце.

Как в притче, отцу ведь вдвойне тяжело,

Когда горе сына на сердце легло.

Я помню твою прямоту с детских лет.

И мне прямота принесла много бед.

Горжусь я тобой, если честно сказать –

Приятно помыслить, что ты мне под стать.

Но что-то в сравнении нашем не то.

Прости же свой корень ты, мой лепесток.

И я, как вулкан, извергался порой,

Под властью эмоций я был сам не свой.

Я критик не меньше тебя, мой сынок,

Но с каждым огонь распалять свой – не впрок.

И мне не по нраву была вся среда.

Пришлось и пилюли глотать иногда.

Коль скоро совета ты ждёшь от меня,

Смирись же, сын, с новой повесткою дня.

Ты в старых доспехах сражаться привык?

Менять нужно чаще оружия лик.

Ты любишь людей? Каждой встрече ты рад?

Будь гибче, умней, осторожней стократ.

С людьми ты доверчив? Идёшь к ним, любя?

Ты сердце открой лишь достойным тебя.

Беседуй с врагом, не кричи: «Не могу!»

Сумей не показывать спину врагу.

Не нравится мне, что уходишь ты прочь,

Коль видишь врага, что нагадить охоч.

Держи на дистанции недруга, сын,

Лавируй, коль в поле ты воин один.

Ты должен учиться удары держать.

Примером тому ведь была твоя мать…

На мелкую, хитрую, гадкую сеть

Улыбкою великодушной ответь.

Уж слишком участлив в своей ты судьбе –

Фатально стремишься жизнь портить себе.

О детях особо хочу подчеркнуть:

Пусть буду я резок, не верен твой путь.

Коль недругов много, то лишь средь друзей

Ты должен держать своих кровных детей.

Иначе берёт над стратегией верх

Неверная тактика тяжких помех.

Святую борьбу за детей, как приказ,

Не поздно начать – и активно – сейчас.

Не сетуй на годы, в тебе есть запал,

О сути своей ты ещё не сказал.

Я верю, что ты вознесёшь высоко

Упавшее знамя достойных веков.

​

Я прочёл другу это стихотворение. Он был очень удивлён. Однажды даже перед всеми друзьями взял да и признался, что это о нём написано. Не знаю, как, но постепенно жизнь его наладилась – и с детьми, и с женой. Я был очень рад тому, что влитые мною желание и энергия в улучшении положения моего друга принесли хорошие плоды.

С некоторых пор я стал делать анализ происходящего. Получилась довольно интересная картина. Человек, который мне рассказывал нечто о себе, превращается в прототип героя в начале моего произведения. Дальше в сюжете происходит так называемая психотерапия этого прототипа. В завершении герой уже светел, проблема его позади. Когда я увидел, что это преображение стало частым явлением, то смело назвал его своей теорией, получившей название «Психотерапия прототипа». Со временем, видя в этом немалую пользу, я стал искать более изысканные и эффективные пути подобного преображения.

Размышляя об истоках этого явления в своей жизни, я пришёл к своей музыкальной и шахматной педагогической практике, одной из главных черт которой было: беречь душу ученика. (Эта черта, скорее всего, исходила от воспитания нашей матери.) Кстати, столько же лет я занимаюсь и дружу с обожаемой мной наукой – психологией. Пусть этот ученик не будет профессиональным музыкантом или шахматистом (мамы ведь часто приводят своих детей вовсе не для того, чтобы они стали профессионалами в этих областях, но с совершенно другой целью: чтобы ребёнок не попал под дурное влияние улицы, чтобы занимался чем-нибудь интересным, одним словом, чтобы не потерять своего ребёнка).

Впоследствии это привело меня к глубоким размышлениям о семейных проблемах. Я часто задаю себе вопрос: «Почему в наше время столько много разводов?» Эти разводы сильно сокращают былое долголетие семьи. Ведь под венец (а у евреев – под хупу) никто не идёт с негативными намерениями, с плохим настроением, с оружием в руках. Напротив, этот обряд, как правило, совершается с любовью и радостью, с огромным желанием жить и строить свой семейный храм.

Тогда в чём же дело? Почему этот храм стал столь шатким и часто рушится уже на заре своего строительства? Однозначным ответ на такой вопрос быть не может. Но есть такие вещи, которые объединяют всевозможные ответы.

Вступление в брак и сохранение семьи. Что важнее? Казалось бы, одно без другого немыслимо. Однако практика жизни изо дня в день доказывает, что сохранение семьи неизмеримо важнее. Параллельный пример: завоевать власть легко, удержать – тяжело. Что объединяет эти два примера? Противоречие между мгновением и процессом, между внешним и внутренним моментами. Подобно этим вещам в противоречие вступают любовь как духовное начало и терпение как материальное начало. Тем не менее, несмотря на всё то общее, что есть во всех этих случаях, решаются эти вопросы, как правило, индивидуально.

Продолжение следует.